Муж
      Да что ж это, граждане, происходит на семейном фронте? Мужьям-то ведь форменная труба выходит. Особенно тем, у которых, знаете, жена передовыми вопросами занята.
      Давеча, знаете, какая скучная история. Прихожу домой. Вхожу в квартиру. Стучусь, например, в собственную свою дверь - не открывают.
      - Манюся, - говорю своей супруге, - да это же я, Вася, пришедши.
      Молчит. Притаилась.
      Вдруг за дверью голос Мишки Бочкова раздается. А Мишка Бочков - сослуживец, знаете ли, супруги".
      - Ах, - говорит, - это вы, Василь Иваныч. Сей минуту, говорит, мы тебе отопрем. Обожди, друг, чуточку.
      Тут меня, знаете, как поленом по башке ударило.
      "Да что ж это, - думаю, - граждане, происходит-то на семенном фронге, - мужей впущать перестали".
      Прошу честью:
      - Открой, говорю, курицын сын. Не бойся, драться я с тобой не буду.
      А я, знаете, действительно, не могу драться. Рост у меня, извините, мелкий, телосложение хлипкое. То есть не могу я драться. К тому же, знаете ли, у меня в желудке постоянно что-то там булькает при быстром движении. Фельдшер говорит: "Это у вас пища играет". А мне, знаете, не легче, что она играет. Игрушки какие у нее нашлись! Только, одним словом, через это не могу драться.
      Стучусь в дверь.
      - Открывай, - говорю, - бродяга такая.
      Он говорит:
      - Не тряси дверь, дьявол. Сейчас открою.
      - Граждане, - говорю, - да что ж это будет такое? Он, говорю, с супругой закрывшись, а я ему и дверь не тряси и не шевели. Открывай, говорю, сию минуту, или я тебе сейчас шум устрою.
      Он говорит:
      - Василь Иваныч, да обожди немного. Посиди, говорит, в колидоре на сундучке. Да коптилку, говорит, только не оброни. Я тебе нарочно ее для света поставил.
      - Братцы, - говорю, - милые товарищи. Да как же, говорю, он может, подлая его личность, в такое время мужу про коптилку говорить спокойным голосом?! Да что ж это происходит!
      А он, знаете, урезонивает через дверь:
      - Эх, дескать, Василь Иваныч, завсегда ты был беспартийным мещанином. Беспартийным мещанином и скончаешься.
      - Пущай, - говорю, - я беспартийный мещанин, а только сию минуту я за милицией сбегаю.
      Бегу, конечно, вниз, к постовому.
      Постовой говорит:
      - Предпринять, товарищ, ничего не можем. Ежели, говори г, вас убивать начнут или, например, из окна кинут при общих семейных неприятностях, то тогда предпринять можно... А так, говорит, ничего особенного у вас не происходит... Все нормально и досконально... Да вы, говорит, побегите еще раз. Может, они и пустят.
      Бегу назад - действительно, через полчаса Мишка Бочков открывает дверь.
      - Входите, - говорит. - Теперь можно.
      Вхожу побыстрее в комнату, батюшки светы, - накурено, наляпано, набросано, разбросано. А за столом, между прочим, семь человек сидят - три бабы и два мужика. Пишут. Или заседают. Пес их разберет.
      Посмотрели они на меня и хохочут.
      А передовой ихний товарищ, Мишка Бочков, нагнулся над столом и тоже, знаете, заметно трясется от хохоту.
      - Извиняюсь, - говорит, - пардон, что над вами подшутили. Охота нам было знать, что это мужья в таких случаях теперь делают.
      А я ядовито говорю:
      - Смеяться, говорю, не приходится. Раз, говорю, заседание, то так и объявлять надо. Или, говорю, записки на дверях вывешивать. И вообще, говорю, когда курят, то проветривать надо.
      А они посидели-посидели - и разошлись. Я их не задерживал. einer5.1 .html" .html"

© М. Зощенко, 1926 г.