Четыре дня
      Германская война и разные там окопчики - все это теперь, граждане, на нас сказывается. Все мы через это нездоровые и больные.
      У кого нервы расшатаны, у кого брюхо как-нибудь сводит, у кого сердце не так аритмично бьется, как это хотелось бы. Все это результаты.
      На свое здоровье, конечно, пожаловаться я не могу.
      Здоров. И жру ничего. И сон невредный. Однако каждую минуту остерегаюсь, что эти окопчики и на мне скажутся.
      Тоже вот не очень давно встал я с постели. И надеваю, как сейчас помню, сапог. А супруга мне говорит:
      - Что-то, говорит, ты, Ваня, сегодня с лица будто такой серый. Нездоровый, говорит, такой у тебя цвет бордо.
      Поглядел я в зеркало. Действительно, - цвет лица как бордо, и морда кирпича просит.
      Вот те, думаю, клюква! Сказываются окопчики. Может, у меня сердце или там еще какой-нибудь орган не так хорошо бьется. Оттого, может, я и серею.
      Пощупал пульс - тихо, но работает. Однако какие-то боли изнутри пошли. И ноет что-то.
      Грустный такой я оделся и, не покушав чаю, вышел на работу.
      Вышел на работу. Думаю - ежели какой черт скажет мне насчет моего вида или цвета лица - схожу обязательно к доктору. Мало ли - живет, живет человек и вдруг хлоп - помирает. Сколько угодно.
      Без пяти одиннадцать, как сейчас помню, подходит до меня старший мастер Житков и говорит:
      - Иван Федорович, голубчик, да что с тобой? Вид, говорит, у тебя сегодня чересчур отчаянный. Нездоровый, говорит, у тебя, землистый вид.
      Эти слова будто мне по сердцу полоснули.
      Пошатнулось, думаю, мать честная, здоровье. Допрыгался, думаю.
      И снова стало ныть у меня внутри, мутить. Еле, знаете, до дому дополз. Хотел даже скорую помощь вызвать.
      Дополз до дому. Свалился на постель. Лежу. Жена ревет, горюет. Соседи приходят, охают.
      - Ну, - говорят, - и видик у тебя, Иван Федорович. Ничего не скажешь. Не личность, а форменное бордо.
      Эти слова еще больше меня растравляют. Лежу плошкой и спать не могу.
      Утром встаю разбитый, как сукин сын. И велю поскорей врача пригласить.
      Приходит коммунальный врач и говорит: симуляция.
      Чуть я за эти самые слова врача не побил.
      - Я, - говорю, - покажу, какая симуляция. Я, говорю, сейчас, может быть, разорюсь на трояк и к самому профессору сяду и поеду.
      Стал я собираться к профессору. Надел чистое белье. Стал бриться. Провел бритвой по щеке, мыло стер - гляжу - щека белая, здоровая, и румянец на ней играет.
      Стал поскорей физию тряпочкой тереть - гляжу - начисто сходит серый цвет бордо.
      Жена приходит, говорит:
      - Да ты небось, Ваня, неделю рожу не полоскал?
      Я говорю:
      - Неделю, этого быть не может, - тоже хватила, дура какая. Но, говорю, дня четыре, это, пожалуй, действительно верно.
      А главное, на кухне у нас холодно и неуютно. Прямо мыться вот как неохота. А когда стали охать да ахать - тут уж и совсем, знаете ли, не до мытья. Только бы до кровати доползти.
      Сию минуту помылся я, побрился, галстук прицепил и пошел свеженький, как огурчик, к своему приятелю.
      И боли сразу будто ослабли. И сердце ничего себе бьется. И здоровье стало прямо выдающееся. einer5.1 .html" .html"

© М. Зощенко, 1925 г.