Состоя, конешно, на платформе, сообщаю, что квартира № 10 подозрительна в смысле самогона, который, вероятно, варит гражданка Гусева и дерёт окромя того с трудящихся три шкуры. А когда, например, нетути денег или вообще нехватка хушь бы одной копейки, то в долг нипочём не доверяет и ещё, не считаясь, что ты есть свободный обыватель, пихает в спину.
      А ещё сообщаю, как я есть честный гражданин, что квартира № 8 тоже, без сомнения, подозрительна по самогону, в каковой вкладывают для скусу, что ли, опёнки или, может быть, пельсинный корки, отчего блюёшь сверх нормы. А в долг, конешно, тоже не доверяют. Хушь плачь!
      А сама вредная гражданка заставляет ждать потребителя на кухне и в помещение, чисто ли варят, не впущает. А в кухне ихняя собачонка, системы пудель, набрасывается на потребителя и рвёт ноги. Эта пудель, холера ей в бок, и мене ухватила за ноги. А когда я размахнулся посудой, чтоб эту пудель, конешно, ударить, то хозяйка тую посуду вырвала у меня из рук и кричит:
      — На, говорит, идол, обратно деньги. Не будет тебе товару, ежели ты бессловесную животную посудой мучаешь.
      А я, если на то пошло, эту пудель не мучил, — а я размахивался посудой.
      — Что вы, говорю, вредная гражданка! Я, говорю, не трогал вашу пудель. Возьмите свои слова обратно. Я говорю: недопустимо, чтоб пудель рвал ноги. За что боролись?
      А гражданка выкинула мне деньги взад, каковые и упали у плите. Деньги лежат у плите, а ихняя пудель насуслила их и не подпущает. Хушь плачь.
      Тогда я, действительно, не отрицаю, пихнул животную ногой и схватил деньги, среди каковых одни рубль насуслин и противно взять в руки, а с другого — объеден номер, и госбанк не принимает. Хушь плачь.
      Тогда я обратно, не отрицаю, пихнул в грудку и поскорее вышел.
      А теперича эта вредная гражданка меня в квартиру к себе не впущает и дверь всё время, и когда не сунься, на цепке содержит. И ещё, стерва, плюётся через отверстие, если я, например, подошедши. А когда я на плевки ихние размахнулся, чтоб тоже по роже съездить или по чём попало, то она, с перепугу, что ли, дверь поскорее хлопнула и руку мне прищемила по локоть.
      Я ору благим матом и кручусь перед дверью, а ихняя пудель заливается изнутре. Даже до слёз обидно. О чём имею врачебную записку и, окромя того, кровь и теперя текёть, если, например, ежедневно сдирать болячки.
      А ещё, окромя этих подозрительных квартир, сообщаю, что трактир «Весёлая Долина» тоже, без сомнения, подозрителен. Там меня ударили по морде и запятили в угол.
      — Плати, говорят, собачье жало, за разбитую стопку.
      А я ихнюю стопку не бил, и вообще очень-то нужно мне бить ихние стопки.
      — Я, говорю, не бил стопку. Допустите, говорю, докушать бутерброть, граждане.
      А они меня тащат и тащат и к бутербротю не подпущают. Дотащили до дверей и кинули. А бутерброть лежит на столе. Хушь плачь.
      А ещё, как честный гражданин, сообщаю, что девица Варька Петрова есть подозрительная гулящая. А когда я к Варьке подошедши, так она мной гнушается.
      Каковых вышеуказанных лиц можете арестовать или как хотите.
      Теперича ещё сообщаю, что заявление мной проверено, как я есть на платформе и против долой дурман, хоша и уволен по сокращению за правду.
      А ещё прошу, чтоб трактир «Весёлую Долину» пока чтоб не закрывали. Как я есть ещё больной и не могу двинуться. А вскоре, без сомнения, поправлюсь и двинусь. Бутерброть тоже денег стоит.

© М. Зощенко, 1924 г.