Пациентка
      В сельскую больницу Анисья приехала за тридцать верст.
      Выехала на рассвете и в полдень остановилась у белого одноэтажного дома.
      - Хирург-то принимает? - спросила она мужика, сидевшего на крыльце.
      - Хирург-то? - с интересом спросил мужик. - А ты не больна ли будешь?
      - Больна, - ответила Анисья.
      - Я, милая, тоже больной, - сказал мужик. - Пшеном объелся... Седьмым записан.
      Анисья привязала лошадь к плетню и вошла в больницу.
      Больных принимал фельдшер Иван Кузьмич. Был он маленький, старенький и ужасно знаменитый. Все вокруг знали его, хвалили и называли без причины хирургом.
      Анисья вошла к нему в комнату, низко поклонилась и присела на край стула.
      - Больна, что ли? - спросил Иван Кузьмич.
      - Больна я, - сказала Анисья. - То есть вся насквозь больная. Каждая косточка ноет и трясется. Сердце гниет заживо.
      - С чего бы это? - равнодушно спросил фельдшер. - С каких пор?
      - С осени, Иван Кузьмич. С самой осени. Осенью я заболела. Как, знаете ли, супруг Димитрий Наумыч приехал из города, так я и заболела. Я стою, например, возле стола и лепешки в муке валяю. Димитрий Наумыч любил эти самые лепешки. Где-то, думаю, он теперь, Димитрий Наумыч-то? В городе он советский депутат...
      - Позволь, бабонька, - сказал фельдшер, - ври, да не завирайся. Чем больна-то?
      - Да я ж и говорю, - сказала Анисья, - стою возле стола, кручу лепешки... Вдруг тетка Агафья, что баран, прибегает и рукой машет. "Иди, кричит, - Анисьюшка, иди поскорей. Твой-то никак приехал из города и идет будто по улице с мешком и с палкой". Зашлось у меня сердце. Подкосились ноги. Стою дурой и лепешки мну... Бросила после лепешки, выбежала во двор. А во дворе солнце играет, играет. Воздух легкий. А налево, этак у хлева, желтый теленок стоит и хвостишкой мух пугает. Взглянула я на теленка - слезы каплют. Вот, думаю, Димитрий Наумыч-то обрадуется этому самому желтому теленку...
      - Позволь, - хмуро сказал фельдшер, - ты дело говори.
      - Я ж и говорю, батюшка, Иван Кузьмич. Не сердись только. Дело я говорю... Выбежала я за ворота. Гляжу этак, знаете ли, - налево церковь, коза ходит, петух ножкой ворошит, а направо, по самой серединке, гляжу Димитрий Наумыч идет. Глянула я на него. Сердце закатилось, икота подступает. Ой, думаю, мать честная, пресвятая богородица! Ой, думаю, тошненько!
      А он-то идет серьезным, мелким шагом. Борода по воздуху треплется. И платье городское на нем. И в штиблетах... Как увидела я штиблеты, будто что оторвалось у меня внутри. Ой, думаю, куда ж я такая-то, необразованная, гожусь ему в пару, если он, может, первый человек и депутат советский... Встала я дурой у плетня и ногами не могу идти. Перебираю пальцами плетень и стою. А он-то, Димитрий Наумыч, депутат советский, доходит до меня мелким ходом и здоровается.
      "Здравствуйте, - говорит, - Анисья Васильевна. Сколько, говорит, лет, сколько зим не виделись с вами..."
      Мне бы, дуре, мешок у Димитрия Наумыча схватить, а я гляжу на штиблеты и не двигаюсь. Ой, думаю, отвык от меня мужик. Штиблеты носит. С городскими, может, с комсомолками разговаривает.
      А Димитрий Наумыч отвечает басом:
      "Ох, говорит, какая ты есть. Темная, говорит, ты у меня, Анисья Васильевна. Про что, говорит, я с тобой теперь разговаривать буду? Я, говорит, человек просвещенный и депутат советский. Я, говорит, может, четыре правила арифметики знаю. Дробь, говорит, умею... А ты, говорит, вон какая! Небось, говорит, и фамилию не можешь подписывать на бумаге? Другой бы очень просто бросил бы тебя за темноту и необразованность".
      А я стою у плетня и лепечу слова: дескать, конечно, Димитрий Наумыч, бросьте меня такую-то, что вам стоит.
      А он берет меня за ручку и отвечает:
      "Я шутку пошутил, Анисья Васильевна. Оставьте думать. Я, говорит, это так. Что вы..."
      Снова закатилось у меня сердце, икота подступает.
      "Я, - говорю, - Димитрий Наумыч, будьте спокойны, тоже, конечно, могу дробь узнать и четыре правила. Или фамилию на бумаге подписывать. Я, говорю, не осрамлю вас, образованного..."
      Фельдшер Иван Кузьмич встал со стула и прошелся по комнате.
      - Ну, ну, - сказал он, - хватит, завралась... Чем болеешь-то?
      - Болею-то? Да теперь ничего, Иван Кузьмич. Полегче будто стало теперь. На здоровье не могу пожаловаться... А он-то, Димитрий Наумыч, говорит: "Пошутил, говорит, я". Вроде как, значит, шутку он выразил.
      - Ну да, пошутил, - сказал фельдшер. - Конечно, пошутил... Порошков, может, тебе дать?
      - А не надо, - сказала Анисья. - Спасибо тебе, Иван Кузьмич, за советы. Мне, конечно, теперь сильно полегчала. Чувствительно спасибо. Досвиданьице.
      И Анисья, оставив на столе кулек с зерном, пошла к двери. Потом вернулась.
      - Дробь-то мне, Иван Кузьмич... Где мне про эту самую дробь-то теперь узнать? К учителю, что ли, мне ехать?
      - К учителю, - сказал фельдшер, вздыхая, - конечно, к учителю. Медицины это не касается.
      Анисья низко поклонилась и вышла на улицу. einer5.1 .html" .html"

© М. Зощенко, 1924 г.